Он делает самые сложные операции на сердце, которые только могут быть, берется за то, от чего другие хирурги отказываются. Кажется, будь в сутках 48 часов, он и тогда бы только и делал, что спасал. Вот уже более 30 лет Лео Бокерия ежедневно помогает людям. И для всех – и двухдневного младенца, и пожилого человека –  у него находится время. Но и это еще не всё. Главный кардиохирург нашей страны, которому 22 декабря исполняется 75 лет, пожалуй, один из самых душевных людей, с которыми мне когда-нибудь доводилось встречаться... Быть может, и в этом тоже заключается секрет его сверхъестественной работоспособности и выправки.

MR: Лео Антонович, я знаю, что прошлой ночью у вас был длительный перелет, вы возвращались с конгресса из Сан-Франциско, и с самолета сразу отправились в институт, отработали полноценный рабочий день, у вас вообще бывает свободное время? Можете позволить себе – на диване полежать, в кресле-качалке на даче с выключенным телефоном посидеть, или вы всегда в таком режиме?

Я всегда в таком режиме. Такая профессия, должность. С другой стороны -  характер, наверное...

MR: А вы знаете, что многие окружающие Вас люди считают ритм, в котором вы живете и работаете, сродни сверхъестественному, и приравнивают вас с вашими сверхспособностями, в этом смысле, к гениям?

(Смеется) Так... понятно... Ну нет, это, конечно, чушь полная. Гениальны –  Пушкин, Левитан, Мусоргский, Чайковский, Паганини, а это... Я знаю, некоторые сотрудники говорят: когда ваша машина стоит у института, мы все спокойны.

MR: А сотрудники отличаются такой же работоспособностью как Вы?

Вы знаете, конечно, есть такие люди! А что касается свободного времени – то его правда очень мало. И если выдается, я люблю почитать. У меня очень большая библиотека. Музыку можно послушать, но музыку я чаще всего случаю, когда что-то пишу. Но это я сейчас так отдыхаю, а раньше очень много играл в футбол, систематически играл со своими аспирантами, ординаторами до 55 лет – и никто никого не жалел. Я в футбол играл, в теннис, плавать очень люблю.

MR: Что из последнего читали?

Из последнего – моего друга Потемкина Александра Петровича. Я, кстати говоря, люблю перечитывать классику, благо так получилось в моей жизни, что я очень добросовестно читал всегда. «Жизнь Клима Самгина» – это, на мой взгляд, просто эпохальное произведение. И я каждый раз, когда кто-то начинает хаять Горького (это в последнее время стало модным в отношении классики) спрашиваю – а вы произведение это читали? И все вопросы сразу отпадают.

MR: Лео Антонович, вас легко вывести из себя?

Да я вообще ужасно эмоциональный человек, я всегда говорил, если бы я был боксером или в футбол играл, то, наверное, все время был бы в нокдауне, настолько я эмоциональный. Хотя, конечно, это не относится к тому моменту, когда я нахожусь в операционной. Но за ее пределами я на ровном месте могу вспылить.

MR: А что может быть поводом для таких эмоций?

Чаще всего меня расстраивает поведение человека. Его отношение к другим.  Я, к сожалению, плохо переношу, когда человеческие качества противоречат каким-то элементарным представлениям о взаимоотношениях. В основном это касается представлений о нормах жизни.  К сожалению, философия у людей за последнюю четверть века очень изменилась. Например, скромность в любом нормальном, уважающем себя обществе всегда ставилась на первое место. А теперь об этом говорится с насмешкой.

MR: А что касается операций – вообще никаких эмоций?

Эмоции разные бывают... Есть определенная легкость, когда делаешь совсем типичную операцию, а бывает настороженность, потому что ты имеешь дело с чужой жизнью.

 

ВРЕЗ:

...не бывает двух одинаковых людей, также как не бывает двух одинаковых сердец.

 

MR: А чувства горечи, жалости, сострадания – переживаете?

У меня, к сожалению, кажется, это выражено больше, чем надо бы. Я помню, когда уже был зрелым хирургом, как меня успокаивали коллеги при каких-либо осложнениях, это всегда аргументировалось тем, что на этом жизнь не кончается, а я этого никогда не мог принять... Я знаю, что людей часто волнует вопрос – а не делаю ли я всё это механически, на автомате, но я всегда говорю, это невозможно, потому что не бывает двух одинаковых людей, также как не бывает двух одинаковых сердец.

MR: Как же ваше сердце выносит подобные нагрузки – физические и моральные?

Я, наверное, все-таки, просто счастливый человек, да и есть просто работа, которая состоит в конкретике, кто-то собирает часы, кто-то реконструирует сердце. Это просто профессиональный долг.

MR: Когда поняли, что станете кардиохирургом?

Знаете, в Грузии ведь это всегда была очень уважаемая профессия. Моя старшая сестра училась в мединституте и очень хотела, чтобы и я пошел в эту сферу. А я особенно и не сопротивлялся, у меня была медаль, разряды – по футболу, шахматам, да и потом, знаете, мальчишка из маленького города, вырос без отца. Старшие сказали, и я не сопротивлялся. Другое дело, когда я уже точно знал, что пойду в медицинский, тогда я уже четко определил сам для себя, что буду хирургом. Мне казалось, что это мужская профессия.

MR: Кардиохирургу важно быть сердечным человеком? Или важно, чтобы не человек, а врач был хороший?

Приведу один пример: когда мы оканчивали институт, академик Михаил Ильич Кузин, который тогда только стал ректором, начал вводить разные новшества в нашей достаточно консервативной медицинской среде, в частности – предложил проводить диспуты. Тема одного из диспутов звучала так: «За что я люблю больного». И вот все выступают и рассказывают, как они любят больного за то и это, а потом слово берет ректор и говорит: я открою страшную тайну – я больного не люблю. Он беден, болен, капризен, но я, как профессионал, должен сделать так, чтобы он от всего этого мог освободиться, и вот тогда... тогда мы с ним вполне вероятно станем даже добрыми друзьями. На мой взгляд, в этом есть большая логика – на первое место нужно ставить свое профессиональное отношение, то, что прописано в клятве Гиппократа. Разумеется, ухаживать за больным нужно, не глядя на часы, не стесняться, пардон, горшок поднести, во всяком случае –  ничего не чураться. Я думаю, ответ состоит в этом.

MR: Это правда, что вы подписываетесь – «сердечно Ваш»?

Так я пишу обычно по-английски – cordially или very cordially, а в русском варианте я обычно употребляю слово «искренне».

MR: А что для вас сердечность?

Я думаю, что это как раз высшая степень искренности. Во всяком случае – это очень чисто. Не заразно (смеется).

MR: В этом году вы празднуете свой юбилей!

Да, но только не юбилей, а круглую дату! Даже полукруглую (смеется). Дело в том, что несколько лет назад мы проводили европейский конгресс сердечно-сосудистых хирургов в Москве, и тогда я узнал, что юбилей бывает только однажды в жизни – на 60-летие, а всё остальное – это знаменательные даты. Поэтому для чистоты – моя нынешняя дата к юбилею не относится.

MR: А что это за концепция такая? Никогда не слышала.

Знаете, я уже не помню, но факт в том, что я тогда специально уточнял у нескольких человек: у иностранцев юбилей только один – в 60 лет.

MR: Хорошо, тогда иначе сформулирую: праздновать знаменательную дату будете? Готовитесь как-то?

Да ничего я не готовлюсь. Я уже всем сказал, нечего ко мне приставать с празднованиями. Велика дата... Вот у нас с женой недавно было 50 лет совместной жизни – это другое дело. В том же зале, в ресторане «Прага», где у нас была свадьба, мы там собрали тех, кто был на нашей свадьбе – очень близких людей. А теперь у нас ведь еще двое детей, семь внуков, зятья, близкие друзья. Вот это мы отметили, вот это хорошая дата.

MR: Лео Антонович, чтобы долгие годы сохранять выправку молодого человека, каким должен быть образ жизни?

Здоровым! Он предполагает все те компоненты, которые известны испокон веков: не переедать, не перепивать, очень важен режим дня и ночи, даже если человек работает в третью смену, он все равно должен постараться в одно и то же время лечь и встать. И конечно, на мой взгляд, исключительно важно то настроение, которое ты себе с утра ежедневно создаешь. Потому что, если ты задаешь себе настрой, то и окружающим с тобой интереснее и легче. А их настроение передается другим, и тем самым формируется некая аура доброжелательности, настроя на позитив. Многое, конечно, зависит и от возраста человека: есть периоды, когда нужно больше внимания уделять своему режиму. Очень часто, например, я говорю людям: не ешьте вкусного, а они на меня смотрят как на полоумного... А я именно по этой причине не люблю ходить в рестораны, там ведь сумасшедшие запахи, изыски. И в командировках для меня это самая большая проблема. Когда я дома, я просыпаюсь, съедаю свой творог уже лет тридцать с лишним, который жена для меня делает, и иду на работу. Во время операции я ничего не ем, выхожу из операционной – йогурт какой-нибудь или фрукты съедаю, а потом ем уже вечером. В общем, там, где можно заменить сливочное масло растительным – это надо делать. Если есть выбор между черным и белым хлебом – лучше черный. Какие-то такие простые вещи и, конечно, обязательно физическая активность. То есть человек не должен себя распускать ни в чем.  Это вообще основное условие и основное требование к себе. Нам не так уж много надо.

MR: Вы призываете в некотором смысле к аскезе.

Да, я считаю, если человек хочет состояться, чего-то добиться, он должен уметь себя ограничивать, это для всех важно, для любой специальности и профессии.

MR: А что касается положительного настроя с утра, о котором вы упомянули как об условии здорового образа жизни, вы каким образом его создаете для себя?

Позитивное настрой – это все-таки нечто из категории созидания. Я вот недавно думал –  те люди, которые систематически задают негативные настроения в обществе по самым различным поводам, они понимают вообще о масштабе последствий негатива, выплескиваемого ими на людей, которых они даже не знают? Ведь многие из них тем самым делают гораздо больше вреда, чем даже самый большой политик, который принимает непопулярные меры. Мне интересно понять, почему некоторые жалуются, но не делают ничего, чтобы хоть как-то поменять положение. Чтобы было хорошо, это "хорошо" нужно создавать, нужно что-то делать для этого, а не "утюжить" с утра до ночи: все плохо, все плохо, все плохо.

Я утром встаю и знаю, что три или четыре, а может, пять человек сегодня живут лишь мыслью о том, что ближе меня у них никого нет, они на меня надеются, понимаете – те, кто ждет в операционных. И уже сам по себе этот их посыл является для меня набатом для этого настроя, если хотите. 

Автор: Алена Огнева