Продюсер киноальманаха «Москва, я люблю тебя» и режиссер одной из его новелл Егор Кончаловский рассказал о любви к уединению, исчезнувшем духе Парижа и жилищных условиях по ту сторону света.

На разных этапах подготовки к этому интервью Егор Кончаловский представлялся мне по-разному. То сдержанным и жестким, то открытым и даже чуточку  «своим парнем». Пунктуальный, как немецкий поезд, с одной стороны, и  вечно спешащий, но всегда, кажется, тотально проживающий всякий момент времени, с другой, Егор Кончаловский – из тех людей, рядом с которыми хорошо находиться. У него совершенно точно имеется свое, вполне реально-ощутимое пространство. И это «пространство Кончаловского» на тебя абсолютно точно имеет воздействие так же, как, например, кино.  Но оставим в этом месте анализ киноискусства разного рода критикам, любителям и критикам-любителям, так и не начав…

Признаюсь – меня с нашей первой встречи с Кончаловским, который, кстати, занят сейчас двенадцатью кинопроектами  одновременно (!) и собирается в ближайшее время снять что-нибудь такое в стиле «нуар», больше всего подкупала его человеческая простота.  В смысле, здоровая естественность, а еще адекватность и самоирония, присущая, как мне кажется, людям хотя бы мало-мальски свободным внутренне. Может быть, мне просто везло, и я, что называется, попадала под настроение. Может быть.

Впрочем, сам Кончаловский на вопрос о том, какой кровью ему дается быть свободным, если это только не иллюзия, прикуривая сигарету, бодро начал беседу так:

– Во-первых, я не знаю, свободен ли я, честно вам скажу, и вообще мало кто знает это. Потому что, когда ты снимаешь кино, можно сказать – да, я был абсолютно  творчески свободен. А свободен ты или не свободен по жизни, внутри себя – судить сложно, потому что не с чем сравнивать. Ты же не можешь сравнивать свой внутренний мир с чьим-то еще, потому что ты никогда его не знаешь. И никогда не узнаешь по-настоящему, потому что человек всегда лжет, так или иначе. Cамим своим существованием человек лжет. Лев не лжет, и орел не лжет, а человек лжет, поэтому все, что ты видишь внешне – это все равно неправда, вернее, это все равно причесанная правда, а что внутри – на самом деле – очень трудно сказать...

MR: И вас не смущает такое положение дел?

– Ну, это слово – «лжет», оно же здесь употребляется не в таком однозначном контексте. Человеку просто свойственно приукрашивать действительность  – казаться лучше, богаче, щедрее, красивее, сильнее и все такое – вот о какой лжи речь. С одной стороны, это нормально – это человеческое. У меня на самом деле – низкие требования к морально-этическим качествам тех людей, с которыми я имею дело, потому что большинство продюсеров, например, негодяи  в принципе. Я сам негодяй, когда общаюсь с режиссерами. Поэтому тут уж куда деться, просто надо понимать, откуда может исходить какая-то опасность.

MR: Ничего себе, признание… А вы сразу можете определить эту опасность? Как у вас с интуицией в этом смысле?

– Ну, я вообще физиономист, поэтому я понимаю – это во-первых. А во – вторых, у меня позиция всегда довольно простая и прямая, и со мной лукавить сложно в том, в чем может продюсер лукавить, потому что я сам не лукавлю. Все люди сложные по-своему – у кого-то сложный характер, кто-то не очень чист на руку и так далее… Как только ты это понимаешь – нет проблем особых, потому что люди, к сожалению, какие есть – такие есть, других нет. Соответственно,  выбирать не приходится.

MR: Как-то не очень оптимистично. А вы всегда это понимали?

– Нет-нет, я вообще очень наивный человек. И в этом смысле, так сказать, невинность свою поздно потерял. Вообще, если говорить не в связке со мной и этим вопросом, я считаю, что наивность – это черта великого человека. Это не значит, что наивный человек обязательно великий, но мне кажется, что великий человек должен быть немножечко наивным. Наивность мне представляется  чертой крупной личности. Так возвращаясь к вопросу: я наивный, и довольно долго смотрел на мир  через розовые очки; например, в свое время очень удивился, что англичане любят брать взятки. Все англичане, которых я знал до этого восемь лет – они взяток не брали.

MR: А вы предлагали?

– Нет, я не предлагал. И поэтому, когда я вернулся из Лондона в Россию и начал заниматься рекламным бизнесом, увидев вот этих коррумпированных англичан в рекламных агентствах, я очень удивился. Думаю, надо же – какие неправильные англичане... Я-то привык к другим, и для меня это было неожиданным. Потом-то я уже понял, что англичане еще «получше» русских будут во многих вещах, особенно те, которые работают в России. Потому что в России иностранцы развращаются моментально!

MR: Атмосфера действует?

– На них действует атмосфера, наличие в Москве экспатов, огромное количество красивых женщин, на которых нужны деньги.  И – да, люди с легкостью готовы брать взятки, откаты. Я-то их никогда не любил давать и не давал, но тем не менее я ведь не слепой человек, я вижу.

MR: То есть с интуицией у вас, все-таки, порядок…

– Не знаю… Конечно, у меня есть интуиция определенная, и она не подводит, в общем. Я вообще очень хорошо вижу людей; вопрос как ты справляешься с тем, что видишь, – ну вот я как-то всегда справлялся...  В общем, я достаточно проницательный человек, когда-то больше, когда-то меньше. С похмелья, например, вряд ли, конечно, какая-то интуиция просыпается…(улыбается)

MR: И часто она у вас спит?

– Нет, я практически не пью, очень мало. Я вообще не люблю  есть и не люблю пить.  Для меня еда как удовольствие на последнем месте стоит.  Я не гурман.

MR: Это равнодушие или сытость? Или равнодушие от сытости?

– Я в принципе очень спокойно отношусь к еде. Только в армии постоянно был голодным. Я и застолья не люблю. Я вообще не очень люблю общаться, в гости ходить, гостей принимать. Когда я сижу один дома, на даче у себя – у меня там красиво очень, деревья за окном, – мне вообще никого не надо. Я могу там неделю один сидеть. Я вообще не очень общительный человек. Нет – я общительный! Очень общительный, но я уже столько наобщался, что сил нет!

MR: Но вы же постоянно вынуждены общаться по работе. Ваше дело вряд ли предполагает затворничество: за пять минут ваши три телефона уже несколько раз позвонили...

– По работе  – другое дело. Когда ты говоришь о том, где снимать, как снимать, какие актеры должны сниматься, в чем смысл – это, конечно, интересно, об этом я люблю разговаривать, но этого мне и достаточно. А просто так  сидеть и болтать – этого я терпеть не могу. «Пойдемте, посидим в ресторане», – на это у меня сил нет.

MR: В Москве скоро начнется сезон, когда большинство тех, кто сам строит свой рабочий график, улетят зимовать в теплые страны. Вдохновляться, так сказать, на новые свершения...

– Ну вот я, например, не могу себе этого представить. Скучно, ну скучно. Я  сейчас ездил отдыхать на пять дней: прекрасное место, море, но не могу я так – мне через два дня хочется обратно домой в Москву. Я отдыхать, наверное, не умею.

MR: Но вы так душевно рассказали про дачу, откуда можно не выбираться неделями...

– Это совсем другое. У меня ведь вообще нет большой разницы между работой и не работой, выходные сейчас или понедельник.

MR: Это большое счастье, по-моему…

Да! Это большое счастье, потому что я делаю, что хочу, когда хочу и как хочу. Кстати, вот в этом смысле – да, я свободен. А что касается отдыха в других странах, так ведь те города, которые я любил раньше – Нью-Йорк, Лондон, Париж, они во многом, на мой взгляд, конечно, потерялись. С этим процессом глобализации, с кризисом. Мир стал каким-то потасканным. Блеск ушел. Блеск Елисейских полей – где он? Вместо французского кафе там сейчас Macdonald's, рядом – магазин Zara, а следующий – Benetton. И от Франции ничего не осталось. Ощущение Парижа пропало.

MR: Духа не чувствуется?

– Дух! Исчезло вот это – «O, Paris»!

MR: А где дух еще остается, по-вашему? Где вы его ощущаете?

– В Италии!  В Италии дух остался, потому что в Италии очень строгие законы. Ты не имеешь права перестраивать дом, если купил старинное имение, например.  Там на дверях висят замки 16 века, и ты не имеешь права их менять! И поэтому там дух остается. Они берегут наследие свое.

MR: Тем не менее, ни Париж, ни Лондон не застраивают так, как Москву.

– Безусловно, но глобализация – она свою роль играет везде: вырабатывает одинаковые рисунки поведения у людей. Миром, в конечном итоге, управляют транснациональные корпорации, а не Обама. У все большего количества людей вырабатывают одинаковый рисунок поведения. Люди становятся одинаковыми. Все больше женщин в стремлении делать карьеру рожают поздно или вообще не рожают. Теперь еще этот тренд – бороться за гомосексуализм. Нет, не надо бороться против –  дело не в этом, а в том, как это обернется потом. Если так пойдет и дальше, белой расы может скоро просто не остаться. Все возмущаются – что это у нас мусульманских мечетей все больше и больше! Да потому что мусульман становится все больше и больше –  они рожают, и в Бога верят. А другие ни во что не верят.

MR: А вы во что верите?

– Я верю в Бога. Я крещеный, православный. Другой вопрос, что мне ближе протестантская модель христианства, по каким-то своим личным принципам. Мне очень близки и какие-то мусульманские принципы. Но Бог един. Я убежден в этом. Естественно, мы его антропологизировали, придумали, что Бог, как человек...  Христос. Мухаммед. То есть, люди дали Богу человеческое обличие. А Бог гораздо шире, чем отдельно взятое понятие о Боге у любого, кто говорит, – нет, только мы правы, а все остальные в аду будут  гореть. Конечно, это не так. Просто мусульмане интерпретируют Бога в силу своих исторических ценностей и способностей, православные – в силу своих.

MR: Традиции у каждой религии свои...

– Да, вот, например, в англо-саксонской протестантской традиции с неудачниками не дружат, а в православной –  наоборот! Идут душегубы или каторжане, а им хлебушек подают: «ой, бедненькие»; он троих детей на самом-то деле задушил, а его все равно жалеют. Поэтому и сегодня у нас, первое, что делают, когда заводят свой бизнес – это церкви строят. Это в нас откуда? Это генетическая память: русский купец всегда думал –  я богатый, значит грешный! Поэтому у нас так богатых и не любят. И относятся как к  подонкам, хотя я уверен, что это не так. Вообще, многие религиозные традиции – это всё очень человеческое: люди договорились об этом. А Бог – он непостижимее. И, конечно, когда мы говорим про тот же ад – речь не о том, что под землей черти копают. Это всё – внутри нас. Я, например, считаю, что ад заключается в той совокупности энергии, которую ты создал за свою жизнь, поэтому твоя душа потом туда и попадает и начинает в этой энергии бесконечно крутиться. И то же самое – рай. Если твои поступки перевешивают в хорошем смысле, то потом ты живешь, существуешь, в каком-то более положительном поле.

MR:  Не могу не спросить: рассчитываете на рай?

– Ну... я, в общем, очень надеюсь, что нечто такое все-таки есть. Я, конечно, не хочу, чтобы меня просто выключили как телевизор, после того как я помру. Я верю, что перейду в какое-то другое состояние. И, соответственно, верю в то, что те жилищные условия, которые ждут в загробной жизни, человек создает себе сам, в этой жизни...

Редакция «Melon Rich» благодарит фотостудию «Sffera»  за помощь в организации и проведении фотосессии

Автор: Алена Огнева

Фотограф: Анастасия Короткая