Кирилл Евгеньевич Клюев – полевой хирург, травматолог-ортопед, врач ультразвуковой диагностики, чтобы перечислить все его медицинские квалификации понадобится несколько страниц. В прошлом полевой хирург, часами оперирующий сложнейшие огнестрельные ранения. Приход в медицину состоялся после двух незаконченных высших образований – программиста-информатика и психолога. К тому времени, у молодого человека на руках был еще и диплом фельдшера, с которым он без проблем поступил в мединститут. А вне медицинской стези Кирилл Клюев – известный арт-фотограф, поэт и организатор культурного кипежа. В свои 42 года он красавец-мужчина, счастливый семьянин, отец и дед замечательной двухлетней внучки.

MR: Кирилл Евгеньевич, знаю, что Вы служили в армии и застали ее в непростое время, в 90-х…

К.К.: Это было во многом испытанием на прочность. Я столкнулся с самыми неприятными формами дедовщины. Недаром по территории РФ так быстро распространился термин из зоны «беспредел». Служил в гвардейской части ПВО в Балаково. Что там творилось – Тарантино отдыхает. В общем, парнем я был принципиальным, меня просто так не прогнешь. Тогда решили пострелять, целились в корпус – не попали, но пуля прошила ногу сверху вниз. Повезло, живой! Это было время, когда с оружием ходили как с зонтиками, а в армии бурлили те же процессы, что и в уличном бандитизме.

MR: Скажите, через Ваши руки проходили раненые с чеченских компаний?

К.К.: Такое было, когда я учился в мединституте и интернатуре, но познакомиться с теми, кто возвращался с войн, успел, когда еще учился на психолога. Тогда я писал курсовую на тему уровня стресса в условиях боевых действий. Получилось неожиданно. Агрессия военнослужащих была не внешняя, а внутренняя, саморазрушительная: неприятие себя, нерешенные когнитивные диссонансы, несоответствие мечтаний и реального результата.  Вовсе не тот случай, когда человека «сорвало с катушек» и он сокрушил все вокруг. Наши люди и не только военные носят катастрофу войны в себе. Частичное образование психолога в жизни очень пригодилось, ведь каждый день приходится общаться с пациентами, причина проблем которых, так или иначе, кроется в психосоматике. В России очень высок уровень стресса, я понял это, отработав какое-то время по собственной инициативе на телефоне доверия. У многих наших граждан, к сожалению, суицидальные настроения. Отсюда столько несчастий, которые расхлебывает не одно поколение.

MR: В 90-е, как золотую эпоху ОПГ, наверное, попадало немало пациентов, раненых «в миру»?

К.К.: Фактически изнутри знаю историю «АвтоВАЗа», так как с 90-х до поздних нулевых в самарскую больницу, где я работал, попадали жертвы разборок и перестрелок. Это был настоящий конвейер раненых. Это явление известно под названием «Тольяттинские войны».

Фарс, трагедия, сюр, триллер, мелодрама – увиденное в самарской больнице представляло некий сложный синкретический жанр. Помню одного своего пациента, он поступал в один и тот же приемный покой, где я работал, когда учился в ординатуре. Его все время приходилось спасать. Во-первых, дядька любил возливать и посему раз в полгода поступал с панкреатитом, но раз в два – обязательно с ножевым ранением. Все как по расписанию. В итоге его взорвали в машине хозяина сети продуктовых магазинов. Как-то поступил генеральный директор крупного торгового дома – его подстрелил снайпер. Ранение в левое плечо и нижнюю челюсть. Мы его качественно «собрали», тогда вызвали целую бригаду хирургов. Он и сейчас жив-здоров, но по уважительным причинам до сих пор скрывается за пределами родины.   

Жертвы киллеров и в «нулевых» не являлись редкостью, тем более в радиусе «АвтоВАЗа». Искренне удивил пациент с героиновым стажем и ножевым ранением живота. Ему пришлось оперировать кишечник, но через час после того, как мы его зашили, он «заскучал» и ушел из реанимации. Незабываем 16-летний ВИЧ-инфицированный сын одного очень состоятельного человека, я оперировал ему кисту на поджелудочной железе. Школьник, с 14 лет наркозависимый, любимое чадо из дворца с золотыми унитазами. Мы вытащили, его, человека к своим 16 годам утомленного всем на свете – алкоголем, веществами и продажной любовью. Лица плохо запоминаются, скорей мозг бережно хранит картину событий с точки зрения врача – диагноз и некую аннотацию сюжета, который потянул бы на остросюжетную драму или какую-то грустную повесть. В этом смысле Булгаков очень характерный автор, ведь он описывал свои профессиональные впечатления в форме малой прозы. Но и в моей судьбе, хоть я и не Михаил Афанасьевич с его аурой, наступил роковой поворот. В 2008 году более 8 часов оперировал последнего подстреленного. Толком не отдохнул, пошел на тренировку в зал – в 34 года получил инфаркт. Атеист, но снова  походил под богом. После этого разрешил себе оперировать не более часа и ушел в другие области медицины, ту же ультразвуковую диагностику. Но не думайте, что это ерунда. Чтобы заниматься УЗИ, нужен богатый профессиональный опыт. Трагедия в том, что в диагносты у нас идут исключительно слабые специалисты. Это факт: в России не более 10% врачей умеют комментировать снимки МРТ и ультразвукового сканирования суставов – сонографии.

MR: Через место, где Вы работаете, проходит огромный поток пациентов разного возраста. Чем отличаются с точки зрения психофизики разные поколения наших граждан?

К.К.: У людей в возрасте болит, потому что они много трудились, надрывались. Не было таких комфортных условий жизни и бытовой техники. У молодых, чуть ли не 70%  «все болезни от нервов», то есть психосоматика. Пожилые люди обладают гораздо более устойчивой психикой, они пережили войну, голодные поствоенные годы, репрессии, работали на картошке, жили в коммуналках и бараках. В этом смысле мы и они сделаны немного из разного теста.

MR: А какие все-таки психологические проблемы у старшего поколения?

К.К.: С одной стороны они довольны московской пенсией. С другой, их очень обижает то, что творится в нашем здравоохранении, тех же городских поликлиниках. Они уже понимают, что там их не лечат, а обезболивают и отправляют домой. Их часто не кладут в стационар, вероятно, потому что существует негласное распоряжение Минздрава не наполнять больницы пожилыми пациентами. Частная медицина для них абсолютно беспрецедентный опыт, когда они получают лечение. Как сказала одна моя пациентка, десять лет с трудом передвигающаяся по квартире, а потом вдруг вышедшая на улицу: «Я первый раз за все эти годы увидела белый свет». Это кощунственно – не получать помощь, которую им обязано оказывать государство. Ощущение безысходности и ненужности, как вы понимаете, не добавляет здоровья и лет жизни.

MR: В чем заключается основной порок государственный медицины? Спрашиваю Вас, человека, который многие годы там отработал.

К.К.: Вот мое сугубо частное мнение. В 50 лет человек «архивный», в 69 – списанный материал. До этого его, как могут, обезболивают самыми простыми, дешевыми и грубыми средствами. Зачем лечить зуб, когда его можно вырвать? За пределами Москвы и еще нескольких крупных городов фактически не прижилась малоинвазивная хирургия, направленная на минимизирование области вмешательства в организм и степени травмирования тканей. Режут по старинке. А потом, зачем консервативное лечение – лучше сразу отправить на операцию по поводу грыжи межпозвоночного диска или замены суставов. В то же время, простите фамильярность, «запчасти» могли бы служить и служить. Консервативное лечение не дает таких осложнений, как хирургическое вмешательство, которое последнее, к чему надо прибегать. Таким образом, даже молодых не лечат – таблеточку-укольчик, чтобы не болело и все. На нас кормится фармацевтическая мафия, как международная, так и отечественная, предлагающая под видом препарата непонятно что из стирального порошка. Государственная медицина породила тотальное недоверие к медицине как таковой. Таким образом, в России к врачу обращаются, когда помирают. Только, когда не поможет модный, выигравший «битву» экстрасенс или баба Дуся. В итоге мы имеем нездоровое население, как физически, так психологически и психически.

Записала Мария Рунова