Известный певец, исполнитель популярной в конце нулевых песни-мантры “Всё будет хорошо”, Митя Фомин рассказал MR о восприятии времени, вечной жизни и обратной стороне себя. 

MR: В предыдущий раз мы виделись с тобой четыре года назад. В твоем восприятии много воды с тех пор утекло?  

У меня очень странно устроен мозг, часто запоминается какая-то чушь, а какие-то вещи просто стерты, как будто это было не с тобой. Еще есть ощущение, будто времени дано очень много, а ведь это не так. Времени на самом деле очень мало, и, когда я периодически вспоминаю об этом, я начинаю нервно думать о том, что надо что-то делать, успевать... 

MR: Что касается «надо что-то делать», у тебя есть в этом смысле какое-то понимание глобальной цели, миссии, если хочешь, сверхзадачи? 

Не надо себе придумывать миссию, мне кажется это удел психически ненормальных. Надо просто делать то, что у тебя очень хорошо получается и, как это ни парадоксально звучит – то, что хорошо продается, то, что нужно людям. Как именно это продается, в смысле, за какой эквивалент – деньги, услуги –  это уже неважно. Ты просто делаешь то, что нужно остальным, и замечательно, если это еще и приносит дивиденды. Если все-таки говорить о какой-то сверхзадаче, то, наверное, прежде всего надо радовать друг друга.  

MR: В твоей песне «Наглый ангел» есть такая строчка: «Мы перестали доверять тому, что выше нас...» Что в твоем понимании «выше нас»? 

Знаешь, мне кажется забавным, что вспоминая о Боге, мы слишком часто говорим и рассуждаем о чем-то высоком, подразумевая старца, сидящего на облаке, и забываем, что на самом деле речь идет о каких-то совершенно реальных земных добродетелях – долг, преданность, верность. Что касается самой веры в нечто, поскольку этот вопрос часто подразумевает причастность к какой-то религии, сразу скажу: думаю, что религия будущего – унитарная религия, объединяющая всё и всех. Так или иначе, все верующие, вне зависимости от того, к какой религии они принадлежат, говорят об одном и том же: быть сегодня лучше, чем вчера, любить больше, чем ты умеешь, давать больше. Это, по-моему, вообще абсолютно непреложные истины. Людям необходим некий ориентир, некая цель, чтобы быть лучше, именно поэтому они во все времена шли на подвиги, отправлялись в путь с миссией. И задача всех существующих сегодня религий – вести к этому ориентиру. 

MR: Разговор принял неожиданно философский ракурс. Я так понимаю – тебе не чужды все эти вопросы: «кто я», «откуда» и «куда иду»? 

Я верю, что мы живем не одну жизнь, потому что иногда у меня бывают такие флэшбэки, которые очень сильно настораживают. Я, например, совершенно четко знаю о том, что когда-то жил в Средневековой Скандинавии. Я не знаю, откуда это, нет каких-то, может быть, фактических аргументов, но я это знаю. Меня ужасно привлекает готика. Я люблю Европу. Думаю – я мог бы быть затворником.  

Я даже смело могу сказать, что стоял у истоков, когда закладывали фундамент, во всех смыслах, католического Храма в Новосибирской области.  

MR: Всерьез рассматривал идею затворничества? 

Я же учился в медицинском институте и просто зачитывался Чеховскими историями о земских врачах, которые живут где-то далеко-далеко, их избу заметает, и они по полгода сидят в одиночестве с огарком свечи... Мне тогда казалось, что и я так смогу, мне было интересно, более того – у меня был период, когда я был очень активным прихожанином католической церкви. Я католик по вероисповеданию. И мы часто ездили с миссией в немецкую деревню – я там играл на органе, правда, на электронном. Дело в том, что я родился и вырос в Новосибирске, где много ссыльных немцев. И там по-прежнему существуют деревни, где и сейчас говорят на немецком языке, и живут настоящие баба Марта и дядя Клаус, хотя они, конечно, уже обрусели, такие русско-немецкие крестьяне, которые всю жизнь ждали католического священника, у которых не было церкви, они кое-как крестились, кое-как молились, женились. А когда в России был рассвет духовной интервенции, когда приехали все – и буддисты, и кришнаиты, и протестанты, и католики, когда РПЦ не понимала, что делать с освободившейся страной, другие за это время смогли собрать вокруг себя немало сподвижников. Так вот мы с моим крестным отцом Убальдо в течении нескольких лет ездили в такую деревню под Карасуком в Новосибирске, где каждые выходные он проводил службу, а я помогал ему в мессах, играл на органе. Потом потихоньку в этой деревне построили церковь. Я даже смело могу сказать, что стоял у истоков, когда закладывали фундамент, во всех смыслах, католического Храма в Новосибирской области.  

MR: Так вот ты какой – Митя Фомин! Просто что-то невероятное! 

(Смеется). Так вот я именно в то время всерьез думал о том, чтобы стать монахом. Но меня спасло или погубило – как монаха – мое тщеславие. Другая моя сторона желала быть артистом, я хотел заниматься творчеством. Я иногда думаю, что, возможно, во всей этой истории меня больше всего и привлекала-то именно возможность играть на органе – выступать. Но я был очень послушным! (Смеется). 

MR: Сколько тебе тогда было лет? 

16-17 лет. Тот самый возраст, когда как раз начинаешь задаваться вопросами, о которых ты упомянула –  «кто я», «откуда» и «куда иду». 

MR: Не скажи, некоторые сейчас удивлены, что в свои 17 Митя Фомин вместо того, чтобы осваивать все прелести взрослой жизни, всерьез задумывался об аскезе.  

Это правда, я сознательно тогда размышлял обо всем этом, в частности, когда принимал решение принять католичество. Это случилось не спонтанно. Я все реально обдумывал и ждал момента, когда буду готов к этому.  

MR: С тех пор ты больше не возвращался к тем идеям бытия? Ведь сейчас уже миссию относительно удовлетворения своего тщеславия, наверное, можно считать выполненной? 

Я не лишен этой иллюзии. Более того, это, быть может, прозвучит пафосно, но я могу с уверенностью, кажется, сказать о том, что готов провести часть своей жизни где-нибудь в Африке или Южной Америке, занимаясь какой-то помощью. Другое дело, что никто не предлагал, не складывается это само собой. Понимаешь, оно не складывается, а самому всё как-то не выходит. Сегодня – одно, завтра – другое, а чтобы взять и сделать этот шаг – на это же нужно решиться. Но иногда я, все-таки, думаю – а как бы было, если абсолютно иначе посмотреть на жизнь, совсем по-другому. Но давай не будем забывать, что говорить об этом всегда легко, другой вопрос – сделать. Это должен быть либо какой-то совершенно неожиданный светлый приход – озарение, либо какое-то страшное разочарование. Вот последнего не хотелось бы. Но жизнь такая интересная штука, никогда не знаешь, каким образом она тебе преподнесет тот или другой вариант развития событий.  

MR: Да, вот так однажды, могущий стать земским врачом или католическим проповедником в глубинке Сибири, ты стал певцом в Москве. Что касается сибиряков, есть некая теория, что они – это такая особая нация... 

...порода, на которой зиждется мир! (Смеется). Слушай, это все сказки. Но я восхищаюсь теми людьми, которые живут в Сибири. Потому что выдержать и вынести столько сложностей, связанных с холодом... Это ведь всё совсем не шутки. С другой стороны, мне симпатичны сибиряки тем, что они энергичны и заряжены. В них в большей степени присутствует какой-то дух авантюризма, чем в других. В них действительно есть какой-то особый заряд, который не дает им жухнуть, потому что зажухнуть там можно просто на раз. Да вообще везде есть риск зажухнуть. 

MR: Можешь распознать человека на предмет причастности его к этой самой сибирской породе? Я, например, очень четко чувствую земляков. 

Я, наверно, вряд ли определю, но про себя могу сказать точно – я сибиряк до мозга костей. И я люблю Сибирь как край, но сейчас, честно признаюсь, я бы уже не смог там жить, несмотря на то, что я родился там и жил 25 лет. 

MR:  А ты идентифицируешь себя с тем возрастом, который указан в твоем паспорте? 

Нет. Абсолютно.  

Так продолжается до какого-то определенного момента, а потом к тебе вдруг подходит кто-то и говорит тебе «Вы», и вот здесь ты вдруг останавливаешься и понимаешь, что ты чего-то не понимаешь... И в этот самый момент ты вдруг задумываешься – а где же я был всё это время... 

MR:  А на сколько лет ощущаешь себя? 

На 19. А когда думаю о реальном возрасте, мне становится страшно. Это особенно остро стало ощущаться около двух лет назад, а до этого было какое-то внутреннее желание, чтобы картинки мелькали, менялись, раскрашивались. Так продолжается до какого-то определенного момента, а потом к тебе вдруг подходит кто-то и говорит тебе «Вы», и вот здесь ты вдруг останавливаешься и понимаешь, что ты чего-то не понимаешь... И это страшно. Это какой-то беззвучный факт, ответ на все твои вопросы, даже не ответ, а данность твоей жизни, то, к чему ты пришел, и где сейчас находишься. И в этот самый момент ты вдруг задумываешься – а где же я был всё это время... Нет, я помню, я многое помню, и не хватит времени обо всём этом рассказывать, но всего этого будто никогда не было... Кстати, я из тех людей, которые говорят, что хотят жить вечно. Если бы такая возможность была, я бы, наверное, с радостью.  

MR:  А есть что-то такое в твоей жизни, о чем ты жалеешь, что хотелось бы исправить? 

Я жалею, да. Некоторые вещи даже исправил бы. Я не верю, когда люди говорят, что ничего не хотели бы поменять в своей жизни, представься им такая возможность.  

MR:  А для тебя счастье – это что? 

Очень просто – быть кому-то нужным. 

MR:  А главное условие для того, чтобы всё было хорошо?  

Думать о хорошем. Только так. 

P.S.: 

MR:  Пожелай что-нибудь читателям MR в наступающем Новом Году.

Осуществлять все свои самые фантастические планы, больше мечтать, заниматься своим здоровьем, обрести и сохранить обоюдную и счастливую любовь и, несмотря на то, что это год овцы – пользоваться мозгами! 

MR:  Обещаешь, что всё будет хорошо?

Иначе и быть не может J

Редакция MR благодарит ресторан Largо за гостеприимство и помощь в проведении съемок.

Стилист: Павел Лагунов – арт-директор студии красоты «Paul Lagunov» 

Автор: Алена Огнева

Фотограф: Виталий Николаев